Родился: неизвестно
Фронтовик
СЕСТРА, СЕСТРИЧКА ...
Город Лодейное поле расположен на левом берегу реки Свирь, соединяющей Ладожское и Онежское озера вблизи Ленинграда. В пятидесяти километрах - финская граница.
Лодейное поле начали бомбить в первую же ночь 22 июня. С оглушительным свистом снаряды рвались один за другим. В небе с воем выписывали дуги немецкие юнкерсы. А в теплых кроватках еще мирным сном спали дети. Семья Разумовских - бабушка, отец с матерью и шестеро ребятишек - как и другие семьи, была застигнута врасплох. «Война... война», - все громче разносились людские голоса.
На следующий день объявили набор добровольцев в ополчение на защиту Ленинграда. Возле военкомата образовались очереди защитников. Леонид Разумовский - старший брат Кати, ему только исполнился 21 год — в числе первых добровольцев ушел на защиту Ленинграда. Второй брат Иван, двумя года младше, вместе с заводом эвакуировался в Сибирь. А как только приехал туда, сразу ушел на фронт. Катя успела закончить семь классов. Младшие сестренки Надя и Галя еще совсем дети. Отца семейства Алексея Разумовского не стало в первые дни войны: во время непрекращающихся в городе бомбежек его убило. Мама Феодосия Васильевна осталась одна с детьми и престарелой бабушкой.
Немец наступал быстро и мощно. В то время бомбежки были ежедневными, не прекращались обстрелы из дальнобойных орудий. Большинство населения эвакуировали на баржах через Ладожское озеро. На поездах вывозили только раненых и семьи медицинских работников.
Сестра Катерины как раз попадала под этот пункт. Ночью, 6 августа, с последним эшелоном семью Разумовских, вернее то, что от нее осталось, эвакуировали.
В теплушке, под стук колес, и вой снарядов, семья Кати навсегда прощалась с родным городом. Ямы и черные котлованы, пустые, лишь кое-где уцелевшие зеницы окон. Стертые в прах предприятия и заводы… Город Лодейное поле так и не восстановили после войны. Сейчас на его месте дачный поселок.
Полтора месяца люди добирались до ближайшего безопасного места. Им оказалась станция Ишим в Тюменской области. Семью подселили к престарелому дедушке с дочерью. Две имевшиеся в деревянном доме комнаты поделили пополам.
На станции Ишим находился военный госпиталь. Как-то пришла соседка и говорит: «Катя, поехали на фронт». Катя взяла эвакуационное удостоверение (паспорта не было) и пошла. В госпитале девушку зачислили санитаркой. И дали три часа на сборы. Поезд отправлялся прямо на фронт.
Катерина простилась с сестрами и мамой. Слезы лились по щекам женщины. Не хотелось ей отпускать на фронт свою Катеньку. «Валеночки, валеночки возьми», — сквозь рыдания приговаривала мама. «Не буду, не надо!», — упрямо отвечала дочка. Эти валенки были единственными на всю семью.
Катерина вначале работала санитаркой. А после окончания курсов — медсестрой. На двух санитарок и двух медсестер по две больничные палаты. В одной — 25 тяжелейших, парализованных солдат, в другой — 50 послеоперационных. Предполагалось работать посменно, но когда раненые поступали один за другим, приходилось, превозмогая дикую усталость, работать сутки напролет.
Здание эвакогоспиталя большое, в несколько этажей. До войны это пединститут. Раненых так много, что заняли все аудитории. Кровати ставили по две друг над другом, а между собой крепили проволокой. Катерину отправили помогать носить раненых.
Госпиталь никогда не стоял на месте. Переезжал из одного места в другое, с одного фронта на другой. Выстаивал под обстрелами и бомбежками, лишь бы прийти на помощь раненым, спасти одну, две, десять, двадцать, сотни и тысячи жизней. Боролись за каждого. Тех, кому требовалось длительное лечение отправляли в тыл, при госпитале оставались только легкораненые и нетранспортабельные, те, кому противопоказано любое движение. И постоянно, постоянно с передовой поступали новые раненые.
Сложно даже представить, сколько в то время поступало раненых солдат. И зрелые мужчины, и старики, и совсем еще молодые мальчишки. Их было столько … и все хотели жить!
Операции шли одна за одной. Тяжелейшие раненые, находящиеся на краю смерти. Немыслимые, ужасные картины увечий. Катя с другими медсестрами и санитарками работала без сна и отдыха.
Было много и умерших. Тех, кто умирал в госпитале, увозили в центральную «анатомку» для заключения причины смерти, кто на передовой — только сообщение о геройской гибели. Тела сгружали на повозку, накрывали сверху простыней и везли. Не раз приходилось и Катерине отвозить тела умерших солдат. Их холодные ноги упирались в спину девушки. Но на войне ко всему привыкаешь, даже смерть воспринимаешь иначе.
Хоронили покойников немецкие заключенные, тогда даже не было лишней одежды — так и закапывали в нижнем белье (лишь в конце войны разрешили хоронить в форме). А потом на всю братскую могилу — один деревянный крест.
Каждые двадцать дней всем медицинским работникам нужно было сдавать по 500 граммов крови. Предполагалось, что за это время кровь полностью восполняется. Хотя сейчас считается, что она может прийти в норму не ранее, чем через полгода. У Катерины всегда был очень низкий гемоглобин. Но разве на войне комуто будешь об этом говорить?!
Две медсестры, Клара и Пана — сердечницы, но и они сдавали каждые двадцать дней по 250 граммов крови. У Паны глаза очень большие. После обморока открывала глаза и смотрела, смотрела затуманенным взором на девчат. И так всю войну.
Крови все равно не хватало. Во время дежурств Катя старалась держать рукава опущенными, чтобы раненые не видели желтых йодных следов. Они ругались, если молоденькая медсестричка сдавала кровь. Жалели и по-отечески любили.
Жаль было и пленных немцев, которых целыми колоннами гнали мимо госпиталя. Жалкие, побитые, голодные... Никто не ругал мужчин, когда те из окна сбросили им хлеб и махорку. Военнопленных поселили в поле под открытым небом, обнеся колючей проволокой. Сколько их там было?! Одному Богу известно.
Смоленск оказался последним русским городом Екатерины, после которого пошли Вильно в Литве, Восточная Пруссия. Дошли практически до Кенигсберга, где встретили День Победы.
Екатерина была на дежурстве, когда в 4 часа утра на улицах стали раздаваться выстрелы. Сначала робкие, а потом все громче и громче, чаще и чаще. Стреляли в воздух из всего, чего только можно.
«Ура! Ура! Ура! — разносилось повсюду, — война закончилась!»
Что творилось в госпитале, сложно даже представить. И боль, и слезы, и обида, и радость одновременно. Тяжелораненые, парализованные мужчины беззвучно плакали. Возможно, жить им оставалось считанные дни. Но это были горькие слезы радости.
Последние дни войны тоже нелегкие. Поняв, что война проиграна окончательно и бесповоротно, немецкие солдаты, уходя, расстреливали узников концлагерей. На всю жизнь Екатерина Алексеевна запомнила двух мальчишек, поступивших к ним из одного концлагеря. Им было 16 и 17 лет. Всю войну, от начала до конца, они провели за колючей проволокой лагеря.
Один назвался Ленькой Родионовым. Он поступил с тяжелым ранением в грудь и без правой руки. Другой — Ваня Рудишь, латыш. У мальчика не было обеих ног по колено и тоже тяжелое ранение в грудь. Все называли его только Ванечкой. На перевязку Ванечку приходилось носить на руках. А однажды Ваня рассмешил всю палату. Когда Катя в очередной раз взяла его на руки, он вдруг заплакал, как ребенок. Сильно, навзрыд. Все начали смеяться, не поняв душевной боли и горечи Вани. А потом он стал поправляться и потихоньку набирать вес. Больше Катя, которой на тот момент только исполнилось восемнадцать, не могла носить его на руках. Теперь Ванечку носили уже на носилках.
Часто после процедур к Кате подходил Ленька, просил написать письмо родным. Катя соглашалась, и Ленька диктовал. Передавал всем приветы, а как только доходил до того, что с ним произошло, выхватывал левой рукой письмо, комкал его и уходил. Ложился на кровать, укрывался с головой и тихо-тихо плакал. Ни одного письма Ленька домой так и не отправил.
Вечера в Восточной Пруссии особенно теплы. После всех обязательных процедур Екатерина любила посидеть у открытого окна. В один из таких вечеров она увидела Ванечку, выползшего из палаты. Он, как мог, передвигался на руках — потихоньку, но настойчиво. Его подсадили на подоконник. И Ваня на латышском языке стал петь какую-то неведомую для Екатерины песню. Его голос звучал тихо и ласково, вместе с теплым ветром еле слышно плывя по больничному коридору. А потом, по ночам, Ваня тихо плакал, накрывшись с головой простыней.
Через некоторое время госпиталь нужно было сдавать. Из тыла подошел другой. А Екатерине и всему персоналу предстояло ехать на восток, где в то время уже началась война с Японией.
Она до сих пор не знает, как сложилась судьба этих двух мальчишек и остальных раненых.
На востоке, слава Богу, война быстро закончилась. До госпиталя даже не успели дойти раненые.
...Катя возвращалась с востока в последней партии демобилизованных. По всем документам она должна ехать в Ленинград, вместе с другими девчонками. Но за несколько дней до отправления получила письмо от мамы, которая сообщала, что они сейчас находятся в Юрге и просит к ним заехать. Как же давно Катя не видела лица мамы, родных сестренок! Конечно, она согласилась.
Ночью поезд прибыл на станцию Тутальская. Из вагона вышла девушка в английской офицерской шинели до пят, шапке-ушанке, в руках — скрученный матрац и вещмешок. Все это «богатство» Екатерине вручил начальник материального обеспечения, сказав, что из шинели можно сшить пальто, а матрац лишним не будет.
Утром вместе с заводскими рабочими она приехала в Юргу. Они же ей сказали, как добраться до дома, где живет мама:
- Прямо, прямо идите. Первая улица, от угла второй дом. Это ваш дом.
Катя и пошла. На улице, возле подъезда стояли женщины. Девушка спросила адрес и шагнула в подъезд. «Дочь у Васильевны вернулась, дочь вернулась...», — зашептались соседки за спиной.
Катя постучала в дверь. «Открыто, входите», — раздался мамин голос. Катя перешагнула порог квартиры. Мама стояла у плиты, жарила картошку. Она обернулась... Слезы, радость и объятия, и опять слезы и объятия. Катюша, Катенька вернулась живой и невредимой. Это было 5 января 1946 года
За три дня до возвращения Кати вернулся старший брат Леонид, также прошедший всю войну и закончивший ее в Болгарии. Второй брат Иван вернулся только в 1947 году первым эшелоном из Германии.
Екатерина Алексеевна Кулакова так и живет в Юрге. В Ленинград ни она, ни ее семья не вернулись. После войны она хотела учиться и стать хирургом. Это мечта большинства девчонок, таких же, как она, молоденьких и симпатичных, но с твердым намерением приносить благо людям.
Но... С медициной судьбу Екатерина Алексеевна так и не связала. Два года после войны проработала в заводском здравпункте, а потом избрали заместителем предзавкома по социальному страхованию. Шесть лет занималась выборной работой: путевки, больничные...
А потом Екатерина Алексеевна пошла учиться в техникум на инженера-технолога. Правда, судьба иногда преподносит неожиданные решения.
Вот так бывшая военная медсестра стала инженером-конструктором на заводе. Любовь к медицине осталась, но теперь уже только в душе. Доработав до пенсии на заводе, Екатерина Алексеевна ушла, но не насовсем. Еще 15 лет после этого занималась общественной работой — в профбюро пенсионеров. И, если бы не ставшие сильно беспокоить старые болезни, Екатерина Алексеевна Кулакова, возможно, так бы и работала.
Екатерина Алексеевна так и не захотела рассказать о своих военных наградах. Скромность не позволяет. А на фотографиях столько разных медалей на груди этой милой, доброй бабушки.
В августе Екатерине Алексеевне Кулаковой исполнится 83 года. Дай Бог ей крепкого здоровья и низкий поклон!
- Смашнова Н.
Добавил: Администратор
Нет событий связаных с этим человеком.
Нет статей связанных с этим человеком.
